Каждый мой фильм - последний6 июля 2009, 12:49
|
||
Могу привести недавний и очень болезненный пример того, как я сам опасно балансировал на натянутом канате. Очень смелый продюсер вложил деньги в один из моих фильмов, и через год неимоверных усилий на свет появился "Вечер шутов".
Критика была в основном неблагоприятной. Зрители фильм игнорировали, продюсер подсчитывал убытки, а я предполагал, что мне придется ждать 10 лет до следующего своего эксперимента в этом виде искусства. Если бы я снял два-три фильма, приведших к финансовым потерям, продюсер справедливо решил бы, что не может вкладывать деньги в мой талант. Неожиданно я стал бы сомнительной личностью, расточителем, и у меня оказалось бы много свободного времени, чтобы подумать о приложении своего так называемого художественного таланта. Фокусник был бы лишен волшебной палочки. Когда я был моложе, я не знал этого страха. Работа была захватывающей игрой и, независимо от того, принес ли результат прибыль или нет, я оставался беззаботным. Канатоходец танцевал на своем канате, не сознавая, что под ним - пустота и жесткая земля.Игра превратилась в горькую борьбу. Теперь выступление на натянутом канате производится с открытыми глазами, а канат привязан к страху и неуверенности. Каждое выступление выматывает до полного упадка сил. Творчество является настоятельной необходимостью, в равной мере по кроющимся в сознании и финансовым причинам. Провал, критика, безразличие зрителей сегодня причиняет большую боль, чем вчера. Раны глубоки и заживают долго. Жан Ануй придумал особую игру, чтобы избавиться от страха перед началом новой работы. Он думал примерно так: "Мой отец - хороший портной. Он испытывает подлинное удовлетворение от работы, которую делает, - будь то пара обычных брюк или элегантное пальто. Радость и удовлетворение хорошего мастерового. Гордость искусного работника, который знает свое ремесло". Чувства, которые испытываю я, похожи. Я признаю эту уловку и очень часто к ней прибегаю: мои фильмы сделаны с хорошим профессиональным мастерством. Я добросовестен, трудолюбив и очень осторожен. Я делаю свою работу для сегодняшнего дня, а не для вечности, и моя гордость - это гордость хорошего ремесленника. Но я знаю: то, что я говорю себе, - самообман, - и беспокойство непрестанно взывает ко мне: "Что такого ты сделал, что переживет тебя? Есть ли в каком-нибудь из твоих фильмов хоть один метр, который будет что-то значить для будущего, одна реплика, одна ситуация, которая полностью и абсолютное реальна?" И с глубоко укоренившейся склонностью искреннего человека лгать я должен ответить: "Не знаю, но мне кажется, что да". Я сожалею, что пришлось так долго останавливаться на дилемме кинорежиссера, но я пытаюсь объяснить, почему столь многим из нас в этой профессии приходится бороться с невидимыми и видимыми внутренними конфликтами, почему мы становимся боязливыми и нерешительными и настолько бесчувственными и усталыми, что подчиняемся серому и ядовитому компромиссу. Теперь я хочу сказать несколько слов о другой стороне дилеммы, стоящей перед кинорежиссером, которая наиболее важна и с которой труднее всего справиться, - о зрителях. Кинорежиссер использует средство выражения, которое включает в себя не только его самого, но и миллионы других людей, и очень вероятно, что ему присуще то же желание, что и другим художникам: я хочу добиться успеха сегодня. Я хочу, чтобы меня похвалили немедленно. Я хочу нравиться, восхищать и завораживать людей прямо сейчас. Зрители лишь наполовину удовлетворяют это желание, у них лишь одно требование к фильму: мы заплатили и хотим, чтобы нас развлекали. Мы хотим, чтобы нас увлекло, унесло прочь, чтобы мы забыли свои болячки и боли, свою семью, свою работу. Мы хотим, чтобы нас освободили от нашего окружения. Кинорежиссер знает это. Поскольку он вынужден жить на деньги, которые платят зрители, он оказывается в сложном положении. Снимая фильм, он все время должен учитывать реакцию зрителей. Лично мне на ум снова и снова приходят такие вопросы: могу ли я выразить себя более просто, более ясно и более коротко? Все ли понимают то, что я пытаюсь сказать? Все ли могут следить за ходом событий? И, самый главный вопрос, насколько далеко я могу зайти в компромиссе, и где начинается моя ответственность перед самим собой? За экспериментированием кроется риск того, что мой эксперимент окажется непонятен зрителям. Не забывайте, что дорога, уводящая от зрителей, может привести к бесплодию или в башню из слоновой кости. Было бы желательно, чтобы кинопродюсеры, равно как и другие магнаты киноиндустрии, создавали благоприятные возможности для работы творческого художника. Однако этого не происходит. Кинопродюсеры финансируют только техников и с глупым упорством убеждают себя, что спасение киноиндустрии лежит исключительно в технических новациях. Заставить кинозрителя бояться несложно. Мы можем напугать его до смерти, поскольку внутри каждого человека заключен потенциальный страх. Очень трудно заставить людей смеяться, и смеяться в нужном месте. Легко заставить женщину вообразить, что она хуже, чем есть на самом деле, и трудно убедить ее поверить, что она лучше, чем есть. Но это именно то, чего она хочет каждый раз, когда входит в темноту зрительного зала. Как часто и какими средствами мы удовлетворяем ее в этом отношении? Я привожу подобные доводы, хотя абсолютно точно знаю, что это опасная аргументация. Рассказывать о провалах у зрителей, называть честолюбие гордостью и прорываться через границы, которые зрители и критики установили вокруг себя, через границы, которые я не признаю и которые не являются моими границами, ибо я постоянно меняюсь, - все это связано с большим риском. У меня возникает желание приспособиться и стать таким, каким меня хотят видеть люди, но в то же время я понимаю, что это будет мой конец, и я буду себя презирать. Так что я по-прежнему рад, что раболепство мне не свойственно от рождения. |
||
|